(А.Ф.Лосев, “Эллинистически-римская эстетика”, М., “Мысль”, 2002)

Лосев был в высшей степи загадочной личностью. Бесчисленное количество ныне изданных томов эту загадку нисколько не проясняют, а, наоборот, даже в чем-то и затемняют. Над каждым высказыванием этого мыслителя витает тень маскировки. Само занятие античностью было для него маскировкой, поскольку философией и уж тем более богословием ему заниматься не разрешили. Впрочем, и это высказывание Лосева следует воспринимать “диалектически”. Он очень любил это слово, издеваясь с помощью самого термина над марксизмом, материализмом и атеизмом. По свидетельству близких, Лосев на самом деле был глубоко верующим православным схимником в миру. Он исповедовал имяславие, мистическое учение афонских монахов. Суть этого учения выражена в высказывании: “Бог не есть Имя, но Имя есть Бог”. Неподготовленный человек только пожмет плечами, решив, что это что-то сверхсхоластическое, средневековое. И чисто формально он будет прав. Да, средневековое. Да, схоластическое. В равной мере противостоящее античности и всем векам, начиная с 15-го и заканчивая 20-м.

Супруга, ученица, сподвижница и единомышленница Аза Алибековна Тахо-Годи скрупулезно извлекает все его рукописи из картонных коробок и печатает, печатает. Одна из таких обнаруженных рукописей начинается словами: “Если бы я был марксист, но я не марксист…” В этом весь стиль Лосева, иронический, саркастический, самоироничный. Иногда он настолько упрощает мысли Сенеки или Марка Аврелия, что былые кумиры кажутся какими-то дурачками. Античность Лосева очень похожа на кукольный театр. Он смотрит на нее с высоты кукловода, которому видны все пружинки и ниточки, приводящие в движение весь этот нехристианский мир. Я не знаю, может ли быть философия христианской, не превращаясь тотчас же в богословие. Во всяком случае, имяславие Лосева – сущая находка для филологов и поэтов. Уж в поэзии и филологии Имя действительно Бог. Именовать значит уподобиться Адаму, давшему имена всему живому и неживому. Так считали наши акмеисты, вышедшие из недр символизма. А Лосев по своим эстетическим пристрастиям был, конечно же, символистом.

Я так и не мог понять, чем был для Лосева ХХ век и был ли он для него вообще какой-то философской реальностью. Дожив до глубоких лет, Лосев в беседе по телевидению с Виктором Ерофеевым лишь однажды вступил в полемику в Бердяевым: “Бердяев говорил о свободе. Свобода, конечно, но прежде всего судьба. Поэтому я сейчас живу, а завтра подохну, потому что судьба. Он употребил именно это слово – “подохну”. И в этом высказывании Лосева перед нами открывался не схимник, а, прежде всего, философ античности. Кто, как не греки и римляне, понимали, что такое судьба. Многому Лосев научился у Сократа и Платона и в манере изложения, и в образе мысли. Поэтому я не очень-то верю, что античность была для Алексея Федоровича лишь маскировкой. Ведь и само имяславие вышло из недр неоплатонизма, а Лосев был во многом, если не во всем, неоплатоником ХХ века. Это феноменальный случай, когда в самой гуще ХХ века среди нас жил настоящий античный философ. Я не сомневаюсь, что он был бы и в античности, и сейчас достойным собеседником Сократа и Платона.