(Джошуа Рубинштейн “Жизнь и время Ильи Эренбурга”. СПб., “Академич.проект”, 2002)

Эренбург написал четыре гениальные книги: “Хулио Хуренито”, “Трест Д.Е.”, “Люди, годы, жизнь” и “Тринадцать трубок”. Однако и между этими бессмертными вещами есть романы, очерки, путевые заметки, статьи, оказавшие значительное влияние на жизнь страны и даже на мировую историю. Эренбурга во все времена читал весь мир. Так уж сложилось. Он жил в Париже, в Москве, во многих городах и фактически стал послом мира в Европе, разделенной железным занавесом. Эренбург вступил в схватку с фашизмом за десять лет до его появления. Свидетель российских еврейских погромов, он предсказал то, что казалось немыслимым в просвещенном XX веке — государственный геноцид.

В его прогнозы вкралась только одна ошибка. Анархист и троцкист, он верил в возможность всемирного наднационального единства и был убежденным сторонником еврейской ассимиляции. Как и большинство евреев Советского Союза и Германии, он надеялся, что рано или поздно графа “национальность” исчезнет, как исчезла графа “вероисповедание”, и евреи станут просто гражданами стран, в которых они живут, а еще лучше всего мира. Он верил, что личность окажется выше общества, а то, что считается анархическим бунтом, станет нормой творческого поведения.

Так думали Шагал, Пикассо, Маяковский, Багрицкий, Хемингуэй, Ремарк, Сартр, Камю, Арагон, Эйнштейн, Шоу, Цвейг, Томас Манн, почти вся мировая интеллигенция. Вместо этого получили гитлеризм и сталинизм: два ультранационалистических режима, завершившихся массовым геноцидом еврейского народа. Евреи не были готовы к этой гуманитарной катастрофе. Эренбург очухался раньше всех. Уже в Первую мировую войну его сочли дойчефобом. Он яростно предостерегал мировую цивилизацию от германской чумы. Никакой неприязни к немцам и к немецкой культуре у Эренбурга не было, как нет неприязни к сибирякам у тех, кто борется с сибирской язвой. Однако следовало развеять устойчивую иллюзию, что фашизм — это одно, а немецкий народ – другое. Немецкий народ был почти полностью заражен фашизмом, так же, как русский сталинизмом. Несогласные отправились в эмиграцию или в газовые камеры. Уцелевшие индивидуумы уже ничего не решали. Однако советская пропаганда упорно делала ставку на солидарность с немецким рабочим классом, который якобы против фашизма. Немецкий рабочий класс ничем не отличался от прочих классов. Пошел за Гитлером. Все это полностью шло вразрез с догмами марксизма, и глубоко зомбированный Сталин до самого начала войны так и не понял, что воевать придется со всей Германией, как пришлось воевать со всей Финляндией, а отнюдь не только с представителями крупного капитала. Так называемые антинемецкие статьи Эренбурга просто открывали глаза советским людям на реальное положение дел. Эренбург учил страну и мир ненавидеть фашизм. К сожалению, он научил ненавидеть только немецкий фашизм. Сталинский советский фашизм под названием “коммунизм” стал врагом номер один сразу после окончания Второй мировой войны. Начиная с 45-го года, Эренбург учил страну и мир ненавидеть фашизм любой. “Люди, годы, жизнь” об этом. Как эта книга была напечатана? Тут целиком и полностью заслуга Твардовского. “Новый мир” печатал главу за главой, хотя сам Хрущев открыто выразил свое недовольство. Травлю Эренбурга с трибуны съезда писателей возглавлял Шолохов. Ему вторили литературные шавки типа стихоплета Суркова. Однако личный враг Гитлера, ставший еще и врагом Шолохова, никого и ничего не боялся. Он продолжал писать и печатать главу за главой, прибегая к самым неожиданным уловкам для обмана цензуры. Ему удалось впервые после долгих лет замалчивания напечатать в своей книге стихи Цветаевой и Мандельштама. Эренбург процитировал стихи сплошняком, как прозаический текст, и цензура сплоховала. Потом в центральной печати началась истерика. Его обвинили в “Правде” в “протаскивании второстепенных поэтов”, которые “давно заслуженно забыты”. Раздражали рассказы о живописи полузапрещенного Пикассо и постоянные упоминания запретных имен многих и многих репрессированных писателей, например, Бабеля. В ярость приводили путевые очерки Эренбурга с правдивой информацией о жизни Франции, Англии, Италии мы узнавали из очерков Эренбурга о существовании другой, более достойной человеческой жизни. Ритуальная критика капитализма уже никого не обманывала. Все понимали: Эренбург проломил литературную брешь в железном занавесе, которую Хрущев и Брежнев тщетно пытались залатать.

Личная дружба Эренбурга с виднейшими деятелями западноевропейской культуры и его всемирная известность не защищали писателя от яростной травли. От Эренбурга стали требовать обвинительных показаний на процессе Синявского и Даниэля. Он не стал притворяться и прямо заявил, что симпатизирует этим писателям. Так же открыто до этого Эренбург отказался осудить Пастернака и не скрывал, что читал “Доктора Живаго” еще в рукописи.

Говорят, что в 30-е, и в 40-е, и в 50-е годы Сталин не расстрелял Эренбурга только потому, что ему нужно было хоть какое-то неофициальное окно на Запад. Эренбург действительно выполнял многие деликатные заказы Кремля, ведя на личном уровне сложнейшие переговоры, недоступные дипломатам. Однако наивно было бы полагать, что это делало писателя неприкасаемым. Достаточно вспомнить судьбу журналиста Михаила Кольцова. Уже был раздавлен грузовиком Михоэлс, расстреляны почти все члены Еврейского антифашистского комитета, а Эренбург обращается с письмом к Сталину, резко осуждая антисемитизм и расизм. Сталин, уже развязавший антисемитскую кампанию и наметивший депортацию всех евреев в Сибирь, покрывает письмо Эренбурга в местах, где осуждается расизм пометками “Здорово!”. Эренбург еще нужен для каких-то дьявольских камуфляжей Кремля.

Кто кем играл? Эренбург Сталиным или Сталин Эренбургом? Сегодня ясно, что писателю все же удалось переиграть дьявольски хитрого кремлевского горца. Несмотря на яростное сопротивление Шолохова, Эренбург напечатал романы “Буря” и “Оттепель”, где, по подсчетам самого Шолохова, на каждой странице десятки еврейских имен. Я эти вещи Эренбурга не читал и не подсчитывал, сколько в его прозе евреев, а сколько русских. Знаю только, что присуждение автору Сталинских премий внесло явное замешательство и раздор в стройные ряды антисемитов. Эренбург не мог отменить антисемитскую кампанию, но ему удалось ее притормозить, а это спасло жизни многих тысяч людей.

Сегодня уже трудно представить, что в 60-е годы Эренбург один, один-единственный был для страны окном на Запад. Его смерть в 1967 году стала невосполнимой утратой, никто не мог заменить Эренбурга. Свято место осталось пусто до конца 80-х.

Об Эренбурге, как о писателе, толком еще и не говорили. “Хулио Хуренито” понравился почему-то Ленину, но при Сталине не издавался. Впервые роман напечатали в труднодоступном Полном собрании сочинений Эренбурга незадолго до его кончины. Я читал этот первый том с ощущением распахнутого окна в душной комнате. Многое потом взяли у “Хулио Хуренито” Ильф и Петров, когда лепили образ Остапа Бендера. Но Хулио покрупнее. Это не мошенник. Это, пожалуй, единственный образ философа-анархиста в русской литературе. Это сверхсвободная проза писателя-анархиста.