Соцреализм в жидкой матери

Владимир Сорокин судится с “Идущими вместе”, а издательство “Ад Маргинем” снова опубликовало “Сердца четырех” 

У автора книги странная творческая судьба. Как писатель он сложился уже в начале 80-x, когда учился в Париже. Сын крупного ученого пользовался неслыханной привилегией жить не но эту, а по ту сторону колючей проволоки соцлагеря. Казалось бы, в Париже молодому человеку и смотреть-то и сторону Москвы незачем. Но Сорокин всеми норами вобрал в себя яды соцреализма, которыми и но сей день травят в России школьников и студентов. Духовная интоксикация сродни физической. Организм очищается, исторгая из себя яды, накопленные десятилетиями. А другого способа очищения, кроме блевотины и затяжного поноса, природа не создала.

Сорокин извергает из себя тонны советской литературы, усвоенной еще в детстве под надзором строгих училок. Другой прочитал и забыл. А Сорокин помнит. Помнит и сладенький сталинский киносюжет под названием “Сердца четырех” и так называемые разоблачительные романы типа “Битвы в пути” Николаевой или “Детей Арбата” от Рыбакова. Для него нет принципиальной разницы между Фадеевым и Рыбаковым. Идеология разная, а эстетика-то одна. Я извиняюсь за слово “эстетика”, но именно она является полем боя или театром боевых действий советского постмодерна. Цветаева утверждала, что эстетов будут жарить в аду на самом медленном огне. Этот ад – постмодернизм, а медленный огонь – проза Сорокина. Он “жарит” и Ахматову, и Бунина, и Фадеева, и Аксенова, и Пастернака, и, вернее, самый медленный самого себя. Все, все званы на каннибальский пир, где добросердечный либеральный папаша подает к столу гостям свежезажаренную дочку, а приходской батюшка, крестясь, вкушает от самой интимной части, “похожей на французскую булку”. Но в “Сердцах четырех” главное не пир, а производственный процесс, в ходе которого четыре героя должны приготовить особое сусло из “жидкой матери”, предварительно выслушав се исповедь о тяжелом сталинском детстве. Выслушав, задушив, расчленив и разжижив “мать”, герои должны доставить ее на особый секретный объект в Сибири, куда прорываются бегом, ползком и отстреливаясь. “Жидкая мать” – это некое топливо для суперагрегата, похожего па паровой молот, куда четверо должны нырнуть, чтобы “вынырнуть” в виде четырех спрессованных кубиков. Можно считать это пародией на советские боевики и производственные романы, но для Сорокина это нечто большее. Он любит эстетику соцреализма больше, чем, Фадеев и Шолохов вместе взятых. Он намного талантливее и образованнее двух вышеназванных и в тысячу раз последовательнее. Он доводит до логического конца все, что содержит в себе, но не решается высказать вслух литература соцреализма. Его Ахматова исступленно лижет сапоги Сталина. Его граф Хрущев сладострастно совокупляется со Сталиным. Адвокат Резник назвал это “виртуальным совокулепием двух виртуальных вождей”. Но в таком случае виртуален и Ричард III Шекспира, и Макбет его же. А разве Сталин Алексея Толстого из повести “Хлеб” не виртуален? А Ленин из “Кремлевских курантов” Погодина — это что, реализм?

Не реализм, а соцреализм. Но постмодернизм в России и есть соцреализм сегодня. Единственная форма, в которой он может существовать: оборотень, упырь, вампир. Эту эстетику не берег ни осиновый кол, ни серебряная пуля. Сорокин без этого вечно живого кадавра не может прожить и дня. Его “Жидкая мать” единственно возможная живая форма матери Горького, и он продляет ей жизнь (или смерть) настолько, насколько это возможно.

Я не знаю, сам ли Сорокин вызвал из-под земли тени “Идущих вместе”, или они выползли на кровь, как выползают из расщелин души умерших в “Одиссее” Гомера, но это весьма своеобразное восстание литературных монстров против своего создатели – явление очень странное, почти мистическое. Возможное только в такой запредельной стране, как Россия.

Почему Сорокин с его всемирной литературной известностью до сих пор не остался где-нибудь в Германии или Японии, где ею читают, любят и переводят в самых престижных издательствах? Потому что ни один автор не может покинуть своих героев. Гулливер, покинув Лилипутию, попадает в страну великанов, а потом в страну лошадей гуингмов и вонючих человекообразных йеху. Такова же судьба Сорокина. А теперь представим себе, что лилипуты и йеху вдруг засядут за прозу Свифта да еще и в суд на автора подадут. Это и есть литературная ситуация, в которой оказался Сорокин.