Константин Кедров

Роман написанный водкой.

(Милорад Павич. “Пейзаж, нарисованный чаем”. С.-Петербург, 1999 г.)

Павич бесконечно влюблен в Россию, вернее, в русскую литературу, а еще точнее, в поэму Гоголя “Мертвые души”. Его называют славянским Борхесом, и это тоже справедливо. Всякий писатель, влюбленный в притчу или пародирующий мистику древних и новых времен, конечно же, в чем-то похож на Борхеса. Но для тех, кто знаком с богомильскими сакральными текстами, проза Павича естественное продолжение некой тайны, известной в равной мере и древнеегипетским жрецам, и православным исихастам-молчальникам на горе Афон. Речь идет о жизни вечной внутри жизни временной, о проекте некоего тайного храма, в очертаниях которого зашифрована тайна вечной жизни. Масоны считали, что таков чертеж храма Соломона. Кто восстановит по Библии его контуры, тот узнает высшую тайну. У Павича к храму Соломона добавлена вилла Тито и еще строение одного общественного туалета, затмившее своим совершенством египетские пирамиды и Парфенон. Богомилы любили составлять словесные притчи-ключи, у которых нет разгадки. Над которыми можно размышлять вечно. Павич создал еще одну богомильскую притчу — “Пейзаж, нарисованный чаем”.

Мимоходом говорится о семейной паре художников, которые в момент любовного экстаза любили рисовать на снегу. Супруга страстно сжимала в руках горячее орудие любви и писала им на сугробе. При этом сне! запекался и становился похожим на чай. Таким образом чай - это некий знак высшей страсти или эроса, как сказал бы Платон, Среди черных, зеленых, красных и синих чаев мне больше всею запомнился русский белый чаи, которым нарисованы облака и который есть не что иное, как волка. Можно, конечно, проследить за неким пунктирным сюжетом. Сын ищет следы пропавшего без вести отца, который был и членом компартии, и полковником-партизаном, и православным монахом, а в конечном итоге выясняется, что он русский дворянин, убегающий от советской власти на Балканы, а потом снова убегающий от коммунистической диктатуры в вечность. Замысел романа таков, что пути поиска настолько переплетаются, что в полном соответствии с православной мистикой боговоплощения сын становится отцом, а отец сыном, прошлое будущим, а будущее прошлым.

Один православный монах произносит, как бы некстати, что все, мол, знают – мы видим звезды, которые на самом деле давно погасли на небе, но никто не знает, что вода, которой мы утоляем жажду, на самом деле давно уже выпита. И это типичный богомильский словесный ключ. Движение в будущее всегда возвращает в прошлое. Русская барышня, некий слепок с пушкинской Ольги из “Евгения Онегина”, исколесив все города Европы и давно забыв свое прошлое, близится к старости и умиранию. Врач задумчиво говорит ей, что лучше всего не стремиться в будущее, а жить только в настоящем, поскольку в будущем рано или поздно наткнешься на пустоту, где тебя не будет. Другие врачи прописываю ей какие-то лечебные грязи в какой-то неведомой ей стране. Женщина едет в Россию, о которой ничего не помнит и не знает. Выходит на станции в глубокой глуши и спрашивает, где здесь лечебная грязь. А крестьянин ей отвечает, что это знает только барыня, которая уехала отсюда 50 лет назад, и тут женщина вспоминает, что она и есть та самая барыня. Типовое кольцо времен. Уходя от себя в другое пространство и в будущее время, рано или поздно наткнешься на самого себя и окажешься в своем прошлом.

Отец, которого ищет сын, в полном соответствии с масонской традицией, — архитектор. Намек на Бога-отца — высшею архитектора Вселенной. Описание замысленного им дворца в чем-то скопировано с описания храма Соломона в Библии, но в конечном итоге это вилла маршала Тито.

Это роман о смысле жизни, но не прожитой жизни, а всей жизни в целом, поскольку прожить всю жизнь Вселенной нельзя, а пережить можно. Павич переживает вечность. Только она интересна, только с ней жизнь становится осмысленной и еще более непонятной. “Вечность и бесконечность не параллельны”, – размышляет профессор математики в далекой, скорее всего, сибирской глуши, расчищая завалы в снежных сугробах. Он оказался там и стал передовым дворником после того, как на партийном собрании с помощью математической логики доказал товарищам, что для переделки мира в лучшую сторону меньшая и лучшая часть этого мира – большевики должны стать хуже, чем мир. Сия сложная мысль грозила арестом и расстрелом. Потому профессор и удрал в далекую глушь, где стал передовым дворником. Вскоре ему предлагают вступить в партию, а для этого надо повысить грамотность, научиться хотя бы сложению. Когда учительница сельской школы нарисовала на доске 1+1=2, профессор-дворник не выдержал и стал объяснять, привлекая множество формул, что один плюс один не равно двум. Однако, исписав всю доску, он неожиданно получил результат 1+1=2. “Тут какая-то ошибка”, – прошептал он. И тут весь класс, состоящий из “неграмотных” дворников, зашипел и взорвался подсказкой: “Постоянная Планка, постоянная Планка”. Сюрр, фантазия? Как бы не так. Я знаю судьбу своего родственника профессора математики Алексея Зарудного. Он занимался теорией относительности Эйнштейна. Однажды мимолетно зашла речь о колхозах, и он с помощью математических формул доказал, что чем больше людей вовлечены в хозяйство, тем оно менее эффективно. Таким образом, индивидуальное хозяйство лучше коллективного. Это открытие завершилось высылкой в Сибирь, где Алексей Зарудный и сгинул бесследно.

При всей фантасмагоричности письма Павича он-то как раз и есть подлинный реалист, поскольку фантасмагорична сама реальность. Эту истину по разному открыли . для себя и для своих читателей. Борхес, Умбсрто Эко, Милорад Павич. Их сюрреализм есть не что иное, как словесный чертеж нашего мироздания или снежный пейзаж, нарисованный белым чаем, попросту говоря, русской водкой.

Гоголь никак не мог закончить блуждания Чичикова но пространствам России. Написал первый том, а потом, во втором, пустился с Чичиковым в новые блуждания и похождения. Павич мертвые души превращает в живые. Погибшие и умершие оживают, заселяя нынешнее пространство и время. А может быть, это так и есть, где-нибудь рядом в параллельном мире. По “вечность и бесконечность не параллельны”, а, стало быть, где-то пересекаются. Возможно, роман Павича и есть одна из таких точек пересечения, где живые и мертвые всегда вместе. Ведь говорил же Христос: “В доме Отца моего небесного обителей много”. “Пейзаж, нарисованный чаем”, – одна из таких обителей.