КОСМОС ЕСЕНИНА
(В мире Есенина. М., Сов. писатель, 1986)


Мир Сергея Есенина существует в первозданном значении этого слова, противостоящем обычному понятию «космос». В космосе человек и вселенная существуют отдельно. Мир — это единство человека и космоса. Поэт с детства проникся той народной космологией, которая приоткрыла нам свои тайны в «Ключах Марии».
Старец, поющий о «золотых ключах», брошенных в море, о потерянной «золотой книге», возвещает сокровенную тайну фольклорного мира, где земля и небо едины, как верхняя и нижняя половины чаши. Две зеркальных полусферы, отражаясь друг в друге, опускают небо на землю и поднимают человека к небу, а сам «человек, идущий по небесному своду, попадает головой в голову человеку, идущему по земле».
«Человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей», и наступит время, возвещает поэт, когда «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба». Можно было бы отнести эти представления в область наивной народной фантазии или отделаться привычным восклицанием: «а, метафора». Но сам поэт предостерегает от такого подхода своей статьей, где прямо и недвусмысленно возвещает: «Все наши коньки на крышах... носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека... «Я еду к тебе, в твои лона и пастбища», — говорит наш мужик, за прокидывая голову конька в небо».
Кто усомнится теперь в жизненной достоверности поэтических пророчеств Есенина, когда устами космонавтов мы можем подтвердить: «Верха и низа в ракете, собственно, нет, потому что, нет относительной тяжести... Мы чувствуем верх и низ, только места их сменяются с переменой направления нашего тела в пространстве» (Герман Титов). Это ведь и есть мир, где «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба». Конек с крыши есенинской избы умчался в небо, разрастаясь до объема земли, а Млечный Путь стал «дугою» в его упряжи:
«Пой, зови и требуй
Скрытые брега;
Не сорвется с неба
Звездная дуга!»
Поэтическое слово таит в себе мироздание, предвещая космическое будущее Руси:
«И чуется зверю
Под радугой слов:
Алмазные двери
И звездный покров».
(«Отчарь»)
Поэт чувствовал себя странником, несущим на плечах, «нецелованный мир» вселенной:
«Свят и мирен твой дар,
Синь и песня в речах,
И горит на плечах
Необъемлемый шар!..
Закинь его в небо,
Поставь на столпы!
Там лунного хлеба
Златятся снопы».
(«Отчарь»)
В те времена «космизм» Есенина мог казаться да и казался наивным, как, в частности, и «космизм» Циолковского, и слова не признанного в то время ученого прямо перекликаются со словами признанного и популярнейшего поэта:
«Мне представляется... что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда — к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения — во мне заложены чуть ли не с рождения» (К. Циолковский).
Освоение космоса принесет человеку «горы хлеба» и «бездну могущества», писал Циолковский. Об этом же говорил поэт:
«Плечьми трясем мы небо,
Руками зыбим мрак
И в тощий колос хлеба
Вдыхаем звездный злак».
(«Октоих»)
Космическое родство ученого и поэта дает нам уникальную возможность почувствовать собственно поэтический смысл космических метафор Есенина.
Вот растет фольклорное древо Млечного Пути, небесный кедр:
«Шумит небесный кедр
Через туман и ров,
И на долину бед
Спадают шишки слов.
Поют они о днях
Иных земель и вод,
Где на тугих ветвях
Кусал их лунный рот».
Здесь же под небесным Маврикийским дубом сидит дед поэта в звездной шубе и в шапке-месяце: «И та кошачья шапка,
Что в праздник он носил,
Глядит, как месяц, зябко
На снег родных могил».
И тогда сквозь прорастающий светом снег поэт слышит голос о будущем космическом рождении человека: «Восстань, прозри и вижди! —
Неосказуем рок.
Кто все живит и зиждет —
Тот знает час и срок...
И облак желтоклыкий
Прокусит млечный пуп.
И вывалится чрево
Испепелить бразды...
Но тот, кто мыслил девой,
Взойдет в корабль звезды».
«Дева» — душа народа, она ведет к звездам.
Образ рождения Руси для Есенина в прошлом и в будущем связан с космосом:
«О Русь, приснодева,
Поправшая смерть!
Из звездного чрева
Сошла ты на твердь».
Для поэта вектор будущего простирается ввысь к небу. К небу обращает он свои слова:
«Уйми ты ржанье бури
И топ громов уйми!
Пролей ведро лазури
На ветхое деньми!
И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозем...»
Космос требует новых ритмов, других размеров, диктует смелую головокружительную метафору. Здесь ковш Большой Медведицы черпает волю сном. Здесь небо изливает ведром лазури, а вытекшая душа удобряет чернозем русских «небесных пажитей». Отказ от рифмы в поэме «Преображение» продиктован все тем же стремлением вырваться на волю из привычных оков:
«Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо...
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле —
Синь.
Бубенцы на шлее —
Звезды».
Прорастание колоса и звезды даст новый урожай слова:
«И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звездами пророчить
Среброзлачный урожай».
Сеятель слова, ловец вселенной, собирающий звездный урожай, неводом слова вытягивающий звездный улов,— таков образ Есенина в 1917 году.
Пройдет год, и небо превратится в колокол, где язык — месяц, а звонарь — поэт, взывающий к «вселенскому братству людей»:
«Крепкий и сильный,
На гибель твою
В колокол синий
Я месяцем бью».
В это время в его поэзии воскресает древний образ космического человека из Глубинной книги. Он заполняет своим телом вселенную, его кожа — небо, его зрение — солнце, его дыхание — ветер: «До Египта раскорячу ноги,
Раскую с вас подковы мук...
В оба полюса снежнорогие
Вопьюся клещами рук.
Коленом придавлю экватор
И, под бури и вихря плач,
Пополам нашу землю-матерь
Разломлю, как златой калач.
И в провал, отененный бездною,
Чтобы мир весь слышал тот треск,
Я главу свою власозвездную
Просуну, как солнечный блеск».
Этот образ напоминает и древнеегипетское изображение неба в виде человеческой фигуры, дугой распростершейся над землей, и другую средневековую гравюру, где странник, дошедший до «конца света», пробивает головою небо, глядя — что там за его пределами. Появляется и новый образ — вселенная в упряжке земли, вспахивающая землю для нового урожая.
«Пятками с облаков свесюсь,
Прокопытю тучи, как лось;
Колесами солнце и месяц
Надену на земную ось...
И вспашу я черные щеки
Нив твоих новой сохой;
Золотой пролетит сорокой
Урожай над твоей страной».
Для крестьянского поэта Есенина хлеб земной и небесный — одна краюха. Жатва словесная, и жатва космическая, и жатва земная — единый труд. Его полет к небу не от земли, а вместе со всей землей. Его земля — небо, небо — земля.
«Там, за млечными холмами,
Средь небесных тополей,
Опрокинулся над нами
Среброструйный Водолей.
Он Медведицей с лазури —
Как из бочки черпаком.
В небо вспрыгнувшая буря
Села месяцу верхом.
В вихре снится сонм умерших,
Молоко дымящий сад,
Вижу, дед мой тянет вершей
Солнце с полдня на закат».
Деревянный резной конек превратился в огненного коня, несущего землю к небу. Он и не мог быть другим, этот конь, в огне 1919 года:
«Сойди, явись нам, красный конь!
Впрягись в земли оглобли.
Нам горьким стало молоко
Под этой ветхой кровлей...
Мы радугу тебе — дугой,
Полярный круг — на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную».
Так промелькнули и умчались небесные кони в поэзии Есенина. Эта вспышка космических метафор длилась два года — с 17-го по 19-й, а потом стихи обрели привычную ритмику, образ мира-космоса постепенно отошел на второй план, так в древней живописи поздний слой закрывает ранний, не уничтожая его.
Внутренний космический огонь — в глубине поэзии Есенина, он похож на пламенные белые блики в темной живописи Феофана Грека. Это огонь изнутри, отсвет космического пламени. Есенин не повторялся, но и не отказывался от былых прозрений.
Сейчас трудно определить, кто на кого влиял, но космос Есенина удивительно схож с космосом Хлебникова и Маяковского. Это сходство разных поэтов в обращении к одной теме свидетельствует о вполне объективной закономерности рожденья космической
метафоры в русской поэзии тех лет. От «Облака в штанах» Маяковского к поэмам Есенина 1917—1919 годов, от поэм Есенина к «Ладомиру» Велимира Хлебникова пролегает путь непрерывный. Этот светящийся звездный пунктир на время скрылся из поля зрения, как скрывается видимый путь той или иной планеты от земного зрения телескопов. Но астрономы знают: пройдет время и в намеченный срок звезда засияет снова.
Окинем общим взглядом мир космических метафор Есенина. Небо — необъемлемый звездный шар на плечах поэта, конь, несущий ввысь запряженную землю, алмазная дверь, корова, рожающая золотого телка —'солнце, колокол с языком месяца, ведро лазури, пролитое на землю, звездный зипун деда, сидящего на завалинке в шапке месяца, звездные нивы и пажити, прорастающие колосьями звезд, море, таящее звездный улов, развернутая книга со звездными письменами и, наконец, «власозвездная» глава самого поэта.
Млечный Путь — дорога в небо, небесный кедр, звездная дуга в упряжке небесного коня, звездная пуповина, связующая небо и землю.
Звезды — колосья хлеба, колосья слов, далекие и близкие предки, корабли, уносящие в небесную высь.
Земля — телега в оглоблях небесного коня, золотой калач, теленок, рожденный небом. Небо и земля — чаша двух полусфер, отраженных друг в друге.
И, наконец, человек — «чаша космических обособленностей», он — все небо, звезды, земля, Млечный Путь, он — вся вселенная, и самое главное для поэта: вся вселенная и — Русь, человечество — и вся вселенная.
Звездная Русь Есенина приоткрыла нам свои тайны в его великолепной статье «Ключи Марии». «Ключи Марии» — это ключи к его поэзии. Здесь открывается «алмазная дверь» и в святая святых поэта, и самые сложные метафоры обретают историческое бытие в прошлом, равно как и в будущем. «Ключи Марии» — чистейшая поэзия, хоть и написана прозой. Каждый абзац из статьи откликается в стихах Есенина. Вот ижица — человек, шагающий по небесному своду. Р^зве не узнаем здесь образ человека в «Пантократоре», «Инонии», «Сорокоусте»? А мысль о «колесе мозга», ныне движимом луной, и о пространстве солнца, в которое мы «начинаем только просовываться», в сущности, есть метафора выхода человека в космос за предел земных орбит. Здесь на просторах «солнечного» — космического пространства поэтическая мысль Есенина неминуемо встретилась с космической фантазией наших далеких предков. Поэт лишний раз убедился в правоте извечной фольклорной мудрости, в которой вскормлено и взлелеяно его поэтическое сознание.
Сила космической метафоры Есенина в том, что она уходит корнями в тысячелетнее прошлое. Его космическая образность при всей своей сложности естественна и правдива. Здесь нет насилия над языком и метафорой, которая свойственна иным поэтам «космистам».
Обычно сравнивают «Ключи Марии» с замечательной книгой Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». Между тем речь здесь может идти лишь об отголосках и отзвуках. В целом же Есенин открывает нам свое поэтическое видение. Оно не книжно, хотя и фольклорно. Оно фольклорно, хотя и не традиционно. Упрек Есенина, обращенный к Стасову и Буслаеву за их неотзывчивость к «вселенскому» небесному космическому порыву русского орнамента становится понятным сегодня, когда к поэтической правоте Есенина прибавилась правота историческая.
В конечном итоге русский орнамент вычертил свой путь в космос.
Мифологическая школа, если и обращалась к образу космоса в фольклоре, видела в нем прежде всего следы древних архаических верований. Есенин в той же символике видел путь в будущее.
Оттого она у него живая, не книжная, поэтичная. Справедливо пишет В. Г. Базанов о космическом родстве Андрея Белого и Есенина, приводя слова поэта: «Мы много обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной».
Вряд ли можно обойти стороной поэзию Велимира Хлебникова всю пронизанную и высвеченную космосом. И не исключено, что в свою очередь «Звездная азбука» Велимира Хлебникова восходит к звездным «Ключам Марии» Есенина.
Сегодня, когда литературные баталии тех лет отгремели, мы склонны видеть в разрозненном всеобщее. Новое зрение ооъединяло поэтов. «Мы верим, что пахарь пробьет теперь окно не только глазком к богу, а целым огромным, как шар земной, глазом».
Чтобы увидеть такое, надо подняться над землей, видеть ее из космоса, как округлости зрачка, обводящего по кругу горизонт мира. Это и удалось сделать сыну «пахаря» Юрию Гагарину.
"Если сбылась часть прогноза, то посмотрим на прогноз в целом проследим за еще не сбывшимся. «Пространство будет побеждено и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности» Но для этого, писал поэт, перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа.
Освоение космоса Есенин не считал задачей чисто технической Нужно еще и новое космическое зрение. Человек должен «родиться» для космоса. «Многие пребывают просто в слепоте нерождения. Их глазам нужно сделать какой-то надрез, чтобы они видели, что небо не оправа для алмазных звезд,— а неооъятное неисчерпаемое море...»
Высоте этих целей должна служить поэзия. Был ли услышан современниками призыв Есенина? Пожалуй, нет. Отклики на «Ключи Марии» утонули в мелких баталиях, в стычках литературных «измов». Но то, что не удалось современникам, можем осуществить мы. Для нас открыта дверь в поэтический космос Есенина, и мы можем в него войти.
Образ дивной красоты — солнечно-лунный космический человек Есенина. К нему не следует искать научных отмычек. Он прекрасен в своей поэтической завершенности. Повисший между луной и солнцем, между землей и небом, он свободно и плавно вращается в космосе, как звезда с расходящимися лучами конечностей:
«Нам является лик человека, завершаемый с обоих концов ногами. Ему уже нет пространства, а есть две тверди. Голова у него уж не верхняя точка, а точка центра, откуда ноги идут, как некое излучение».
Разумеется, нам, изведавшим невесомость, образ этот понятнее чем современникам поэта, еще не оторвавшимся от земной тяжести. Поэтический полет в космосе Есенин видит не совсем так, как мы,— не от земли, а со всей землею в космос.
«...Березки, сидящие в телеге земли, прощаются с нашей ста рой орбитой...»
Для поэта полет в космос начался уже тогда, в 1918 году: «Да, мы едем, едем потому, что земля уже выдышала воздух, она зарисовала это небо, и рисункам ее уже нет места. Она к новому тянется небу...».
Зачем был нужен этот полет Есенину? Он отвечает: это полет за словом.
«В мире важен беззначный язык, потому что у прозревших слово есть постижение огня над ним... «Туга по небесной стране посылает мя в страны чужие»,— отвечал спрашивающим.... Козьма Индикоплов на спрос, зачем он покидает Руссию».
Кто считает Есенина поэтом традиционным, и только традиционным, тот невнимательно прочел эти строки. Есенин весь был в поисках нового космического зрения. Он искал и находил его. Правильнее сказать — он видел.