ПОНЯТЬ И НЕ УМЕРЕТЬ
Когда издательство "Ардис", в свое время принесшее мировую славу Иосифу Бродскому, выпустило в свет два последних романа Валерии Нарбиковой "Равноденствие света дневных и ночных звезд" и "Около эколо", критики столкнулись лбами в попытках отнести автора поочередно к модернизму, феминизму, чернухе, постмодернизму и эротическому роману. Я отнесла бы ее романы к женской любовной лирике, именно лирике, а не прозе, поскольку поэтическим текстам больше соответствует тот алогичный язык, которым изъясняется Валерия Нарбикова в романах и, как выяснилось, не только в романах. Как-то одна дама, прочитав наугад страницу из прозы Нарбиковой, сделала круглые глаза и констатировала: "Бред!" Но если даже так, то в бреду люди обычно не врут... Хотя что бредового в таких, к примеру, словах: "И она была с ног до головы в его поцелуях, а он в ее"? Странно, что российская проза становится известна в России в последнюю очередь, после США, Франции, Германии, Англии и даже Японии.
Я была знакома с Лерой Нарбиковой давно, но шапочно, поэтому я и представить себе не могла, что такое привычное действие, как интервью в этот раз окажется чем-то вроде спектакля. Причем спектакля изрядно абсурдистского. Во-первых, приехав к Лере, я застала у нее веселую компанию, которая уже сутки заседала в квартире Леры. Вместо интервью мне было предложено на выбор сыграть в карты, сыграть в бирюльки, выпить водки или просто сыграть в любую игру по моему выбору. Когда я, преодолев все предложенные жизнью искушения, отказалась, общим собранием было решено, что вместо Леры интервью мне будет давать вся разудалая компания. Но и в этом вопросе неведомым усилием воли мне удалось переломить ситуацию и все-таки остаться с Лерой наедине. Однако рано было торжествовать победу. Лера, настроившись на игривый лад, стала отвечать на мои вопросы некими метафорами, по сравнению с которыми традиционное в огороде бузина, а в Киеве дядька" выглядит верхом логики. Я чувствовала себя, как незабвенный Штирлиц – на грани провала. И тут пришло озарение: надо задать вопрос, который действительно волнует Леру. После этого вопроса разговор начал принимать зримые очертания, однако надо сделать некоторую скидку. Одну из героинь Лера в свое время назвала именем Ирра через два "р", и
в этом имени ключ к пониманию самой сути Валерии Нарбиковой: она до мозга костей иррациональна – и в творчестве, и в жизни.
ELLE Лера, а вообще возможно ли твою, не побоюсь этого слова – сумбурную прозу адекватно перевести на какой-то иностранный язык?
Валерия Нарбикова. Не знаю, я не пробовала. Я вообще языков не знаю, а когда живу за границей, общаюсь по-английски, как умею. Трех переводчиков поменяли, говорят, что не могли справиться с моим текстом. А как это делает моя переводчица мне непонятно. Она меня спрашивает однажды: "Лера, я не могу понять одно твое выражение – "стебанутое море". Я смотрела во всех фразеологических словарях. Стебанутое – я понимаю, но мне нужен глагол..." Я ей говорю: "Ты слово "стеб" знаешь?" – Она мне отвечает: "Знаю". – "А слово море знаешь?" – "Знаю". "Ну вот представь себе: люди купаются в море кто в шортах, кто в плавках, кто в одежде, кто голый, понимаешь?" Она кивает: "Я понимаю, да, это море, а причем тут стебанутое?" – Я отвечаю, когда они купаются, тогда море становится – стебанутое..." А переводчица меня тогда и спрашивает: "Да, я поняла, но это – в хорошем смысле?"
ELLE Ты производишь впечатление непрактичного человека, а между тем у тебя все ежедневные проблемы как-то сами собой решаются?
В.Н. Я люблю, когда кто-то за меня отвечает, а за меня кто-нибудь отвечает всегда. В моей жизни не может появиться случайных людей, поэтому я доверяю всем. Я и тебе доверяю. Тем более я доверяю тем, с кем работаю. Я пишу карандашом в блокнотике, а потом моя машинистка все это переводит с русского на русский, и я за ней не проверяю. Недавно села в такси, посмотрела на таксиста, и поняла, что доеду нормально, я увидела, что ему можно доверять. А когда некому за меня отвечать, я все умею делать сама.
ELLE. А ты сама машину хорошо водишь?
В.Н. Нормально. Вот я тебе так скажу. Я учила свою дочку плавать. Плавать надо учить сразу под водой. Потому что иначе это вообще не плавание. И она поплыла, а куда бы она делась? А теперь я волнуюсь за нее, потому что она слишком хорошо плавает. Нельзя что-то уметь слишком хорошо.
ELLE. У меня, глядя на тебя, возникает абсолютно противоположная ассоциация – "ничто не слишком".
В.Н. А это одно и то же. Все-таки люди странные существа. Хоть бы под водой научились плавать без скафандров, хоть бы летать, хоть бы прыгать, как кенгуру, на десять метров, хоть бы на гору взобраться и кости не переломать. Трудно. Природу покорить трудно. Поэтому человек покоряет человека.
ELLE Тоже иногда занятие по-своему увлекательное – человека покорять?
В.Н. А ты учитываешь, как человек покоряет человека? Одному горло перегрызет, другого загрызет, а третьего съест. Лучше быть как кошки.
ELLE. То есть – гулять сами по себе?
В.Н. Нет, выбрать себе кого тебе нужно. Кошка внушила человеку, что она самая любимая, что ее надо любить и ласкать. Это не правда, что человек заводит себе кошку. Это кошка заводит себе человека. Только бы он был подобрее, человек. Нет, был бы он почестнее. Нет, был бы он поумнее. Нет, только бы он был – тоже не так просто.
ELLE. Ты и говоришь непростыми метафорами, и еще более сложными пишешь. Тебя не волнует, правильно ли тебя поймут?
В.Н. Когда я пишу, меня вообще ничего не волнует. Я не пишу для кого-то. И не пишу для себя. Я просто пишу. Но когда я вижу, что кто-то понял мой текст – это каждый раз как чудо: неужели он меня понял?! Это счастье, в которое каждый раз невозможно поверить. Это как любовь.
ELLE. Это правда, что твой роман "Около эколо" включен в программу в Сорбонне?
В.Н. Да, правда.
ELLE. А как вообще твоя проза на западе оказалась?
В.Н. В США и Германии благодаря Битову, во Францию – отправил Сапгир.
ELLE. Ты в Германии проводишь почти все время?
В.Н. В Германии, в Швейцарии, во Франции. Вот сейчас я в Австрии, именно сейчас, в данную минуту. А ты – на моей московской кухне.
ELLE. Что тут удивительного, ты же вся – сплошной парадокс...
В.Н. А месяц назад я проснулась среди ночи и думаю, где это я? Это же я у себя дома – в Москве. От счастья я просто поцеловала подушку и дальше заснула. А утром меня разбудил телефонный звонок, которого я совсем не ждала. Звонок был малоприятный, да еще с утра. Мне захотелось в гостиницу в Цюрих.
ELLE. Было что-то в Цюрихе, что тебе показалось свойственным только этому городу?
В.Н. В Цюрихе почему-то не видно старых людей. Все молодые. Я помню одного господина с зеленой косичкой, лет этак семидесяти, но он все равно как мальчик лет шестнадцати. Или тот господин в темном костюме, ему уж точно за шестьдесят. Но он просто гимназист, теребящий в руках букетик цветов. Он в ожидании любовного свидания. В Цюрихе совсем возраста нет. Я влюбилась в этот город с первого взгляда, мне хотелось с ним делать все. Просто фантастика, я даже не знаю, кто в Швейцарии президент. Я знаю, что Ельцин в Москве, а Клинтон в Америке. И они все время друг с другом переписываются в газетах, у кого сколько боеголовок. Это такой публичный эпистолярный жанр – у кого сколько чего.
ELLE. Тебе вообще, я предполагала, нет дела до политики?
В.Н. Политика, это что? Когда две "великие" державы держат мир в своих руках? А чего его держать? Если его отпустить на волю, мир, он никуда не улетит. А если, вцепившись в него, так крепко его держать, он может вырваться и улететь. Ведь он очень нежный, мир, он хрупкий, не надо на него давить, лучше с ним целоваться.
ELLE. У тебя эротическое отношение ко всему – миру, городу, предметам. Ты только стараешься так думать или у тебя получается так жить?
В.Н. Чтобы так жить, мне необходимо спать с человеком, которого я люблю. Их было несколько. Все остальные – гости. Но я в Москве, потому что влюбилась. А влюбленность не обсуждается. Все. Все мне нравится, видишь только самое хорошее, ничего плохого не видишь. Это когда любишь – выясняешь отношения. Кто кого больше любит, кто кого меньше. Кто больше страдает, кто меньше. У кого сердце разрывается. У кого голова кругом идет. А кого уже тошнит от любви.
ELLE. Ты прямо какой-то похмельный синдром описала.
В.Н. Да. Это любовь. А влюбленность – это улыбки и поцелуи. Одни воздушные поцелуи чего стоят. Вот я когда в Цюрих влюбилась, я подлетая к нему из самолета, послала ему воздушный поцелуй. Чтобы он, этот поцелуй, приземлился раньше меня и чтобы он там меня встретил. И если с Москвой у меня любовь, то с Цюрихом – влюбленность. Как же я ненавижу иногда эту Москву – помоечную, грязную, развратную, продажную. И когда жарища в Москве стоит, то умираешь от жары. А когда мокнешь, как птичка. Зато весной распускаешься, как почка в этой дорогой, золотой, заведенной Москве. А кто знает, может, красота Цюриха – чистое воображение, как гладь и чистота озера. Может, там на дне озера – подгнившее золото, а может, бриллиантовые стекляшки. А может, там вообще ничего нет. Пропасть. Бездна. Шахта лифта. Мне все равно. Я не хочу знать. Я влюблена так сильно, что мне все равно, какой он на самом деле. Мне хватает моего воображения, которое и есть самое сильное чувство.
ELLE. Как ты в Цюрихе проводила время: вот ты проснулась и ...
В.Н. Я проснулась и пошла на озеро кормить уток. Заодно сама с ними ем. Мы едим такое соленое печеньице...
ELLE. Так ты завтракаешь с утками, а что потом?
В.Н. Потом я пишу. Чаще всего лежа. Однажды я зашла на платный пляж, хотела кое-что дописать. Я старалась выбрать место, где потише. Я не очень-то смотрела на людей. Скорее, я шла к тишине, и я нашла такое место. Я даже написала то, что хотела и тогда осмотрелась. Вот прошел один голый человек. Вот еще один. Вот еще. Тихие и безразличные. Тогда я догадалась, что я пришла на мужской пляж. Какие же они были хорошие – эти представители мужского пола – беззвучные, как растения, слегка шелестели. Все-таки я переместилась на женский пляж. Там девушки, старушки и хранительницы семейного очага щебетали, как птицы. Пытались и меня включить в свой разговор. Насколько я могла понять, беседующие со мной дамы оживленно обсуждали какой-то дом, в который они должны были переехать на лето, но всему этому мешал чей-то из них брат, который никак не может вернуться из Вашингтона. Сделалось совсем жарко и от солнца, и от голосов. Я искупалась и ушла.
ELLE. Ты устаешь от большого количества персонажей в твоей жизни?
В.Н. Когда я еду в поезде, я стараюсь быть подальше от компаний или от только что встретившихся подруг, которые никак не могут наговориться, да это и понятно. Лучше всего человек, который читает. А еще лучше тот, который сидит за столиком и пишет, какой молодец. Какая разница, что он пишет, главное, что молчит. Вообще я люблю людей, если они меня не мучают.
ELLE. Кто тебя может мучить, если ты мне долго объясняла, что к тебе случайный человек добраться не может?
В.Н. Добираются как-то.
ELLE. Добираются, чтобы мучить?
В.Н. Добираются и мучают. А когда не мучают, я много что могу: картины рисую, книги пишу, свитера вяжу, люблю людей. Только своих людей. Когда я в Москву приезжаю, не могу понять. Что они в Москве все что ли с ума сошли! Все от меня что-то хотят. То котенка подложат под дверь, то ребенка, то какого-то чужого мужика. Позвонят в дверь и убегут. Мне не нужен ни этот котенок, ни этот ребенок, ни этот мужик. Мне хватает своих. Насчет ребенка – это, конечно, преувеличение. А про мужика и котенка – правда. Мужика я выбросила, а котенка не смогла, пришлось оставить.
ELLE. Лера, можно ли определить границу между профессиональным занятием литературой и потребностью в самовыражении, в равной мере свойственной и писателю и графоману?
В.Н. Если говорить обо мне, то я знаю, что профессионально играю в Блэк Джек. И всегда выигрываю. А потом перехожу к рулетке и проигрываю. Каждый играет свою игру. Ты любишь играть?
ELLE. Во что? В рулетку?
В.Н. Да хоть во что. Литература не может быть профессиональна, профессиональна может быть только игра. А где граница между игрой и не игрой? В Цюрихе после чтений, возвращаясь из ресторана в два часа ночи в сопровождении друзей, а может, было уже три часа, я увидела вот что – компанию покойников, их было человек десять. Не пугайся, я сейчас правду говорю: это был карнавал. Они шли и пели песни. Правда, было видно, что они немножко устали за весь день. Покойникам тоже нужен отдых. Но они были такие живые, эти покойники, что с ними хотелось танцевать и обниматься, совсем не как в гробу.
ELLE. Ты когда-то говорила, что Бог и человек безуспешно стремятся понять друг друга, но понимают только в любви и смерти?
В.Н. Дело в том, что Бога в человеке интересует только божественное, а человека в Боге волнует только человеческое. Однажды мы поймем в этой жизни что-то самое главное и тотчас умрем.
ELLE. Почему же непременно умрем? Поймем и почувствуем другое качество жизни.
В.Н. Нет, именно так: поймем и умрем.
