НЕ МОГУ ЖИТЬ БЫТОВЫМИ ИНТЕРЕСАМИ

 

 

Алина Витухновская.   С детства я рассчитывала на нечто глобальное на эмоционально-чувственном уровне, совершенно ясно понимая, что всего этого быть не может, но то, что есть, мне было не нужно. Я все время чего-то ждала и не выдавала себя, а теперь думаю, вправе ли я переживать, что меня неправильно понимают, ведь я сама запустила все эти механизмы. Внутри себя я хитро прищуриваюсь: меня не покидает ощущение, что все вокруг меня – провокация.

 

 

С тех пор что-нибудь изменилось?

 

А.В. Самое скучное, что реальность, которую я выдумала, ориентирована на других, и мне все время нужна реакция этих других, пусть не на сто процентов адекватная, но близкая. Чем меньше я ее ощущаю, тем страшнее мне становится. А для себя мне реально ничего не нужно, я не могу жить бытовыми интересами.

 

А стихи?

А.В.  Стихи – это не то, чем я хотела изначально заниматься. Но мне нужна была власть – не на физическим уровне, а какая-то сумасшедшая и нереальная. Поскольку я выросла в среде художников, мне показалось, что искусство и есть один из способов достижения власти. Если я его освою, то смогу манипулировать массовым сознанием. А через много лет, когда я начала писать стихи, поняла, что это один из человеческих мифов.
    Я не могу отказаться от действия. Меня не интересует "я", меня интересует моя борьба с окружающим миром. Конечно, я не рассчитываю на всеобщее понимание, но часто в людях существуют потенциальные возможности, с которыми они могут прожить всю жизнь и не обнаружить их. Стоит им столкнуться с чем-то – и происходит некий взрыв, дающий выход тому, что в них заложено. Я хочу, чтобы они столкнулись со мной.

В своих интервью ты говорила, что хотела стать фигурой без пола и возраста, не подверженной процессу старения...

А.В.   Старость меня пугает. Я не представляю себя в роли старого человека, это совершенно неприемлемо для меня и не понятно мне. Взрослой я себя тоже не чувствую. Я согласна выбрать роль ребенка из того, что здесь бывает. Остальные люди как-то вживаются в свои возрастные образы, для них это естественно.

 

Ты имеешь в виду, что люди привыкают, смиряются со старением?

А.В.  Да. Как-то приспосабливаются. Мне кажется, что я этого не смогу. Я себя сейчас ощущаю нормально, но мне уже не нравится, как меня воспринимают другие, кто не считает меня ребенком. Внутреннее самоощущение по большому счету осталось прежним, как года в три. Почему я должна приспосабливаться к каким-то социальным установкам?

У тебя такая привлекательная женская оболочка, разве тебе не нравится быть женщиной?

А.В.  Женщиной я себя как бы не чувствую. Я могу сыграть такую роль. Это забавно. Но с другой стороны, в этом есть что-то дискредитирующее, так как считается, что человек – мужчина. Большинство, ориентированное на это разделение полов, не может воспринять меня верно. Я пишу не как женщина или мужчина, я хочу создавать качественный текст, на который будут реагировать. Пол здесь ни при чем. Будь я мальчиком, я бы нервничала самой плохо.

У тебя претензии к природе?

А.В.  У меня к ней только претензии. По-моему, природа – это образец тоталитаризма, его апофеоз. Никакие государства, сталины и гитлеры не сравнятся с ней. Я ее не люблю и пытаюсь ей противоборствовать. Я не могу смириться с тем, что это нечто – не знаю как его назвать: Природа, Бог, Случай – позволяет себе задумывать меня, меня об этом не спрашивая.

Среди окружающих тебя мужчин есть те, которые тебе интересны?

А.В. Взрослых мужчин я никак не воспринимаю. Они для меня такие – как бы "дяденьки". Мне нравятся мальчики, когда им 16-20 лет – тогда они милые, красивые, эстетичные. И никогда не могла понять желания женщин заниматься сексом со взрослыми "дяденьками". Я себе представляю эти отношения только с мальчиками, или вообще не надо. Но мне непонятны многие женские проблемы. Самое смешное, что чем больше женщина говорит, что она женщина и к ней как-то не так относятся, тем больше она создает эту ситуацию. Это для меня абсолютно непонятный, другой мир, как мир куклы Барби, придуманный и не стоящий внимания. В какой-то степени я этим женщинам завидую, мне кажется, они живут легкой декоративной жизнью, похожей на игру. И если они хотят тратить на эту игру жизнь, это их дело.
    Феминистки же, на мои взгляд, нашли для себя особый способ ухода из хаоса, от действительно глобальных проблем: они создали себе такое ограниченное пространство, которое напоминает мир сказочных мумми-троллей, где все хорошие, кроме единственной страшной кометы, им угрожающей.

Тебе самой такая ситуация не кажется скучной?

А.В.  У меня нет ни сил, ни времени для других отношений. Я живу в такой системе координат, где важны только мои ощущения. И мне ничего не нужно от ближнего кроме того, чтобы он понимал мое состояние.

Фактически тебе нужен не человек, а воспринимающее устройство, но теплое и живое?

А.В. Человек и есть воспринимающее устройство. И мне нравятся отношения господина и раба. От рабской зависимости я завишу еще больше. Я даже сознаю, что все это кончится для меня совершенно жутко. Такие замечательные отношения не могут длиться долго. А может быть, это кончится тем, что в рабстве окажусь я? И это меня будет тяготить настолько, что мальчик перестанет меня интересовать. По-моему, любые отношения должны быть рабскими – дружеские, любовные, деловые.
    В моем объявлении о рабах не было ничего сексуально-патологического, а именно так однобоко-примитивно оно было воспринято. У меня нет по этому поводу комплексов – если бы мне нужны был такие рабы, я бы так и заявила... Почему-то фрейдизм въелся в общественное сознание, несмотря на то, что в теории Фрейда нет ничего льстящего человеческому самолюбию. Вероятно, наряду со склонностью к подчинению существует склонность к самоуничижению...

Как-то ты сказала, что любое творчество восходит к метафизической жадности...

А.В.  Я не считаю свое творчество подлинным. Просто принято, что если человек пишет какие-то слова, то это проза; если это ритмически выстроенные слова, то это стихи. Если в вас есть потенциал и он достаточно сильный, но не имеет точек соприкосновения с реальностью и его нельзя реализовать в обычной социальной форме, то он рвется из вас и, совокупляясь с реальностью, рождает не нормальных детей, а мутантов. Мои тексты – это тексты-мутанты, это совсем не то, что должно быть. То, что должно быть, – нереально.

Твое отношение к зависти?

А.В.  Мне иногда завидуют. Но если бы кто-то испытал то, что испытала я, он бы отказался от этого. Сама я, когда мне очень плохо, готова завидовать любому. Мне кажется, лучше быть им, чем собой, но стоит появиться каким-то силам, мои претензии побеждают страх. На примитивном уровне я завидую только красивым людям и совершенно этого не скрываю. Я не могу общаться с человеком, ясно понимающим, зачем я трачу на него силы и время. Я могу делать это незаметно, чтобы концептуально это выглядело как рабство, чтобы у меня не было чувства, что меня используют даже на метафизическом уровне, чтобы никто не предъявлял ко мне никаких претензий. Я бы хотела только получать или тратить незаметно, чтобы наши отношения подразумевали, что с моей стороны ждать нечего. И я знаю, что во мне есть какая-то кнопка, на которую я могу нажать, и все прекратится. У меня более глобальные интересы, и как бы далеко ни зашли мои отношения с кем бы то ни было, все равно в шкале моих ценностей они будут занимать одно из последних мест.

Понимаешь ли ты героиню "Венеры в мехах" Захер-Мазоха, от которого пошло понятие "мазохизм"?

 А.В.  Однажды меня даже так назвали. Я ее понимаю до какого-то предела, но для меня рабство не вопрос пола, а вопрос отношений между людьми. Для меня определение мужчины и женщины не носит физиологического характера, а скорее – психологический. Если какой-нибудь "мальчик" со мной общается близко, я хочу быть уверенной, что наши отношения не изменятся даже в том случае, если мне придет в голову совершить операцию по смене пола. Это значило бы, что я для него важна прежде всего как личность.

Как ты относишься к мехам?

А.В.  Равнодушно –- они взрослят.

Есть ли у тебя какие-то пристрастия?

А.В.  Мне бы хотелось носить то, в чем никто не ходит. Раньше я покупала себе все вещи за границей. А сейчас не хочу одеваться в банальную женскую одежду, уж лучше в какие-то подростковые безумные майки контркультуры. Я вообще хочу быть единственной абсолютно. А поскольку существуют люди и их устранить нельзя, значит, надо выделяться среди них.
Я хотела бы одеваться все время по-разному, меняясь раза четыре-пять на день. Возможно, это происходит от неприятия себя такой, какой я вынуждена быть физически. Мне хочется постоянно мутировать. Будь такая возможность, я вставила бы в мозг микропроцессор, чтобы развивать в себе то, что мне нравится, и подавлять то, что не нравится. Поскольку такой возможности не существует, остается только переодеваться. У меня нет адекватного о себе представления. Иногда я подхожу к зеркалу и вижу там кого-то другого. Я бы с удовольствием завела себе какого-нибудь стилиста и визажиста, чтобы мною занимались на бытовом уровне.
    Я бы хотела быть банально красивой, как фотомодель. Вот неживое кукольное лицо в журнале – это тоже своеобразный уровень преодоления человеческого. Это одинаковость, которую можно эксплуатировать до бесконечности. Именно на таких девушек можно надевать все что угодно и менять одежду по десять раз на день. А это как раз то, чего я ищу. Люди с резко выраженными индивидуальными чертами не могут экспериментировать с такой легкостью. Из года в год в журналах насаждается определенный тип красоты, и из года в год все по этому поводу не устают повторять, что этот тип, конечно, ерунда, такие девушки, конечно, никому не нравятся, они все одинаковые, это неинтересно. Может быть, у говорящих так есть какой-то внутренний комплекс по этому поводу, но если эти модели существуют, значит, это кому-нибудь нужно.

Лгут ли женщины, стремясь выглядеть лучше?

А.В.  Ни в коем случае не считаю это ложью. Это обычное стремление к совершенству, и я не стала бы его низводить до уровня взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Если человек хочет выглядеть красиво, почему обязательно надо думать, что он хочет привлечь мужчину? Например, я хочу, чтобы на меня смотрели все: дети, маньяки, собаки и старушки. Мода, на мой взгляд, сейчас представляет собой чистый миф. Как только появляется что-то редкое, качественное и интересное, через секунду оно уже настолько растиражировано, что становится никому не нужным.
    Вот еще несколько лет назад, когда открывались все эти арт-галереи, Москва была удивительно прогрессивным местом. Я побывала тогда в Милане и почувствовала его каким-то болотом. Теперь я не могу узнать Москву – настолько немодно то, что всем кажется модным; настолько все деградировало, что создается физическое ощущение неактуальности происходящего. Несколько лет назад существование в искусстве казалось мне более подлинным, сейчас же оно только поверхностно-декоративно.
    Часто я чувствую себя каким-то режиссером, когда выхожу из дому и придумываю реальность, которой все должно соответствовать. Но я натыкаюсь на бездарных актеров, и все рушится.

Наталья Шелюхаева